Женщина Габриэля - Страница 40

«Ключ к пониманию Габриэля, — подумала Виктория, — лежит в этой дружбе».

— А месье Мишель столь же одарен, как и Габриэль? — опрометчиво спросила она.

Ощущение опасности проникло сквозь эротическое напряжение.

«Ты зашла слишком далеко», — говорили ей серебристые глаза.

Каждый нерв в теле Виктории кричал ей об этом.

Металлический наконечник впился в кожу ее правого плеча.

— Они оба имеют репутацию des etalons, — сантиметр, твердо прижатый одним концом, прошел через спину Виктории до ее талии, — жеребцов.

Тепло пальцев мадам Рене исчезло; вместо него появился скрип карандаша.

Грудь Виктории поднималась и опускалась в такт биению ее сердца.

Ее поза ничего не скрывала от Габриэля, все было на виду: полнота ее груди, беззащитные подмышки, отчетливо выступающие ребра и подвздошные кости, темный треугольник волос.

Выглядывающие снизу темно-розовые губы.

То, что раньше бездействовало, сейчас набухло от желания.

Он видел это?

Модистка заметила это?

— Мужчине необходимо иметь большое достоинство, чтобы удовлетворить женщину? — спросила Виктория, ощущая биение сердца где-то у себя в горле.

— Non. Но того, кто работает un prostituee, сложно назвать обычным мужчиной. Женщины не хотят платить за un bite, который не длиннее их собственных пальцев, мадмуазель.

Un bite.

У Виктории не было проблем с пониманием французской речи модистки.

Называл ли Габриэль свой член un bite?

На каком языке он разговаривал с женщинами, которые его покупали: французском… или английском?

— Насколько большим должно быть у мужчины его достоинство, madame, чтобы его прозвали… жеребцом?

Металлический наконечник впился в кожу на левом плече Виктории. Мадам Рене, считая вслух, стала отмерять необходимые ей дюймы, отмечая их ногтями на сантиметре.

— Один дюйм… два дюйма… три дюйма… пять дюймов… — Острые ногти измерили расстояние между лопатками Виктории. Ей казалось, что нечто проникает в ее влагалище с каждый дюймом все глубже и глубже. — Шесть дюймов… семь дюймов… восемь дюймов… девять дюймов…

Виктория не могла дышать. Серебристые глаза в зеркале сменились видением мужского члена — члена Габриэля — восемь дюймов длиной, девять дюймов длиной…

— Мужчина должен иметь член, длиною как минимум девять дюймов, чтобы его прозвали жеребцом, мадмуазель, — твердо сказала мадам Рене. Внезапно пальцы модистки заскользили по спине Виктории и остановились на ее талии, где зафиксировали сантиметр. А затем все исчезло: видение мужского увеличивающегося органа, пальцы модистки, сантиметр.

Кроме серебристых глаз в зеркале.

Манипуляции мадам Рене отражались в его пристальном взгляде.

Габриэль сказал, что длина его члена больше девяти дюймов.

«Насколько больше?» — заинтересовалась Виктория.

— Мужчина когда-нибудь умолял вас о разрядке, madame? — спросила Виктория, ощущая себя такой хрупкой, что казалось, хватит лишь небольшого усилия, чтобы ее тело раскололось на множество осколков.

Жар во взгляде Габриэля превратился в серебристый лед.

— Это то, что делает un prostituee, мадмуазель, — дарит наслаждение. — Модистка записала мерки с непроницаемым лицом. — Le plus наслаждения — тем лучше, oui?

Чем больше наслаждения — тем лучше. Да.

— А… клиент когда-нибудь заставлял вас умолять, madame?

Гаррота сомкнулась вокруг ее шеи.

— Non, non, не двигайтесь, мадмуазель. Мне нужно снять эти последние мерки. Voila.

Виктория застыла.

Сантиметр сжал ее горло…

— Когда есть взаимное уважение и расположение друг к другу, — Виктория почувствовала, как ее спину щекочет теплое дыхание, — существуют тысячи способов, с помощью которых мужчина и женщина могут довести друг друга до такого состояния, когда кричишь в порыве страсти.

…а затем Виктория оказалась на свободе.

Модистка сделала последнюю запись, быстро черкнув карандашом по бумаге.

Серебристые глаза в зеркале удерживали взгляд Виктории.

— А когда нет уважения… — Виктория сглотнула, ощущая сухость в горле, — …или расположения?

— Тогда это насилие над чувствами.

Мадам Рене сделала шаг назад.

— В то время как обольщение, мадмуазель, это искушение чувств. Это создание обнаженных образов словами. Это пробуждение в человеке предвкушения un baiser — поцелуя, une caresse — ласки, un embrassement — объятий… Вот что такое искусство обольщение, n’est-il pas, месье Габриэль?

— Oui, мадам Рене, — безразличным голосом согласился Габриэль.

За холодностью его глаз скрывались мысли, которые модистка осознанно ему внушила. Un baiser — о поцелуях. Une caresse — о ласках. Un embrassement — об объятиях.

Виктория представила себе мужскую плоть Габриэля — его bite — целующую ее, ласкающую ее, проникающую в нее. На восемь дюймов, девять дюймов… Габриэль представил себе женскую плоть Виктории, окружающую дюйм за дюймом его плоть.

Модистка искусно заставила их встать лицом к лицу с их желаниями.

— Я пришлю одежду для мадмуазель immidiatement, месье, — с удовлетворением в голосе сказала мадам Рене. — Au revoir, мадмуазель.

Виктория наблюдала в зеркале, как украшенная бахромой юбка мадам Рене с драпированным турнюром, вызывающе покачиваясь, направилась к выходу.

Внезапно Габриэль пропал из ее поля зрения. Француженка исчезла в дверном проеме, оставив за собой полностью одетого мужчину, который отвергал свои желания, и обнаженную женщину, которая откровенно продемонстрировала собственное распутство.